Новое на сайте

Популярное

Александр Торопцев. Лесков и Ницше (Книга) - Глава IV. Социальное в творчестве Лескова и Ницше

E-mail Печать PDF
Оценка пользователей: / 7
ПлохоОтлично 
Оглавление
Александр Торопцев. Лесков и Ницше (Книга)
Глава I. Общие рассуждения
Глава II. Ницше и его Заратустра
Глава III. Лесков и Голован
Глава IV. Социальное в творчестве Лескова и Ницше
Глава V. Религия. Лесков и Ницше
Глава VI. Загадка для мудрейших
Глава VII. Мыслители прошлого о творчестве и творческом диполе
Глава VIII. Краткая хронология жизни и работы Н. С. Лескова и Ф. Ницше
Все страницы

 

Глава IV. Социальное в творчестве Лескова и Ницше

Что делать «новым людям»?

Девятнадцатый век принципиально отличается от своих соседей еще и тем, что массовой реальностью стало вызванное промышленной революцией расслоение общества в развитых странах и явление на свет так называемого рабочего класса.

Здесь следует оговориться. Мы не считаем верной и всесильной теорию Маркса – Ленина в глобальном смысле, хотя признаем за ними высочайшую эрудицию, упрямую волю, несгибаемую веру, которая, как известно, надломилась у Энгельса во время его поездки в США на склоне лет, и которая сыграла исключительную роль в победе большевиков в России. Эта победа ввела многих, в том числе и нами уважаемых исследователей и знатоков творчества Лескова в заблуждение.

«Драма Лескова-публициста состоит в том, что «жизнь», так сказать, «не подтвердила» его воззрений на развитие России, хотя он-то был как раз знаток  ж и з н и, человек реальности, человек опыта, пришедший в литературу «из недр», - написано Л. Аннинским в очерке «Почва правды», предваряющем книгу «Честное слово», в которой собраны некоторые публицистические произведения Н. С. Лескова и которая вышла в 1988 году, когда далеко не всем было ясно, что Россия пришла-таки в лесковское «Некуда», когда те, кто это понимал, старались сдерживать в себе свое понимание и знание.

Честно заблуждавшихся в XX веке было ничуть не меньше искренно верующих в идеалы социализма и даже коммунизма, и по-крупному, по-лесковски, и по-ницшеански, винить этих людей нельзя, и не потому, что победителей якобы не судят, а потому что идеи, провозглашенные партией-победительницей и магически подействовавшие на самых разных людей, издревле будоражили человечество. Эти истины вполне можно назвать вечными – вечными, но обладающими одной странной и страшной особенностью, тоже вечной, коль скоро сами они вечные: возрождаясь время от времени, они конструктивны в очень коротком временном интервале, и в этом смысле они, конечно же, не вечны, не прочны, и эту-то особенность упустили из вида все искренно поверившие в идеалы и столь же искренно заблуждавшиеся.

Но вернемся к заявленной в начале главы теме.

Массовое явление на белый свет «рабочего класса» стало быстро и качественно менять жизнь. Владельцы промышленных предприятий не могли обойтись без руководителей нижнего и среднего звена: звеньевых, бригадиров, мастеров, начальников участков, а также изобретателей, рационализаторов и так далее. Но где, скажите на милость, владельцы предприятий могли взять этих людей в XIX веке?! В дворянском сословии, в купечестве, среди ремесленников? Нет. Дворяне и представители высшей знати на такую грязную работу идти не собирались, детей от этого огораживали. Их на промышленные предприятия палками загнать было не возможно и даже богатыми перспективами: поработаешь сначала токарем, потом начальником участка, цеха, станешь замом директора завода, директором. Проявишь себя, пойдешь выше. Ну, уж нет! Не дворянское это дело, проявлять себя в заводской обстановке. У купцов своих дел прибавилось. Ремесленников явно не хватало. Значит, нужно было брать на эти должности людей из народа. И давать им кое-какое образование. А куда деваться, если стране нужны мощная боевая техника, огнестрельное оружие, корабли, пароходы, паровозы…

Конечно же, наша схема примитивна. Но если бы нам удалось проследить динамику роста количества «новых людей» (в России их удачно назвали разночинцами) в высокоразвитых странах от десятилетия к десятилетию на протяжении XIX века, то мы убедились бы в том, что процесс этот проходил лавинообразно, не управляемо, не контролируемо, причем – кроме США – в замкнутой, весьма стесненной атмосфере.

«Новые люди» очень скоро почувствовали свою значимость, свою быстро растущую роль в обществе. Да, вы правы, «новые люди» стали появляться еще в эпоху Великих географических открытий, а заметно проявили они себя в Европе во время Великой Французской революции. Но, образно говоря, этот взрыв был скорее актом неповиновения совсем еще юных «новых людей», чем делом зрелым, серьезным. Взрослые люди дерутся не так часто. Серьезные взрослые люди побеждают мирными средствами, если они у них имеются, хотя бывают и исключения из этого правила, и биографии некоторых отцов-основателей США яркое тому подтверждение. Бывает, что и седовласые старики спешат на баррикады. Но, во-первых, история США XVIII – XIX веков имеет одну глобальную особенность, которую можно обозначить словом экстенсивность, во-вторых, мы говорим о движении истории Старого Света, относительно замкнутого пространства, где забурлила новая жизнь, где «новые люди» стали возвышаться и в сознании своем, и делами своими, и знаниями, и амбициями.

Конечно же, зная наперед историю того столетия, власть предержащие наверняка попытались бы предпринять какие-то организационные шаги с тем, чтобы сдемпфировать нарастающие с каждым десятилетием удары снизу, то есть от этих самых «новых людей», и может быть, им удалось бы каким-то образом ублажить их.

 

Великая упрямица

 

Да, история – великая упрямица. Она в любом случае сделала бы то, что сделала, но с меньшими потерями, если бы власть предержащие воспользовались советами таких мыслителей, как Лесков и Ницше, упрямо твердивших о реформах, которые нужно было проводить постоянно. Не воспользовались. И это не странно. Это обыкновенно. Это по-человечески. Вспомнив судьбы Александр Македонянина, Дария III и диадохов, Цезаря и Августа, Цинь Шихуанди и Лю Бана и других подвижников Истории, можно прийти к выводу о том, что людям, даже высокопоставленным, посеянным в критическом интервале пространственно-временного поля, свойственна торопливость и некая даже бестолковость. Очень странно вели себя повелители и другие ответственные за миропорядок люди в XIX веке. Это, мягко говоря.

Мы не будем утомлять читателя пересказом этих странностей. В конце концов, заинтересованные люди могут ознакомиться с историей того столетия по многочисленным трудам ученых, писателей, мемуаристов, теоретиков войны и государства. Таких трудов действительно много. Пишущих людей было много. Может быть, слишком много. Но, удивительно, почему-то Лесков и Ницше оказались теми мыслителями, мнением которых пренебрегли и старые, знатные, породистые, «стоящие у тронов», и новые, к тронам рвущиеся.

Чтобы обосновать это утверждение, мы предлагаем отрывки из произведений того и другого и наши короткие комментарии к ним.

 

Восстания или воспитание?

 

Ницше. «Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов».

463.

Безумие в учение о перевороте. Существуют политические и социальные фантазии, которые пламенно и красноречиво призывают к перевороту всего общественного порядка, исходя из веры, что тогда тотчас же как бы сам собой воздвигнется великолепнейший храм прекрасной человечности. В этой опасной мечте слышен еще отзвук суеверия Руссо, которое верит в чудесную первичную, но как бы засыпанную посторонними примесями благость человеческой природы и приписывает всю вину этой непроявленности учреждениям культуры – обществу, государству, воспитанию. К сожалению, из исторического опыта известно, что всякий такой переворот снова воскрешает самые дикие энергии – давно погребенные ужасы и необузданности отдаленнейших эпох; что, следовательно, переворот хотя и может быть источником силы в ослабевшем человечестве, но никогда не бывает гармонизатором, строителем, художником, завершителем человеческой природы. – Не умеренная натура Вольтера, склонная к упорядочению, устроению, реформе, а страстные безумия и полуобманы Руссо пробудили оптимистический дух революции, против которого я восклицаю: «Раздавить гадину!» Этим духом надолго был изгнан дух просвещения и прогрессивного развития; подумаем – каждый про себя, - можно ли снова вызвать его к жизни!» (Ницше Ф. Сочинения в двух томах. Тома 1, 2. М., 1990. Т. 1. С. 440).

Лесков во многих публицистических трудах говорил о том же. С почти конфуцианской уверенностью он утверждал, что не путем переворота, крушения всего общественного порядка, не путем революционного взрыва, а именно путем реформ, просветительской и воспитательной работы, то есть, говоря слова Ницше, путем прогрессивного развития, можно возвести страну в целом и ее народ на достойную высоту.

Не зря Лескова обзывали «постепеновцем», «либералом», сторонником «порядка» и «умеренности». Не случайно его не понимали «нетерпеливцы», злобно отпихивая писателя от себя. Они не понимали его и в XX веке, когда в Российской империи власть захватила партия большевиков.

Не понимали Лескова и так называемые «охранители», и издатели консервативных журналов («Русский вестник» М. Н. Каткова, «Русский мир» и так далее). Не понял его приятель и член общества «Земля и воля» А. И. Ничипоренко, говоривший после ареста в 1862 г. в показаниях, что Лесков «своим образом мыслей имел вредное влияние» на «его понятия». Не понимали Лескова цензура и III Отделение, задержавшие в 1864 г. апрельскую и майскую книжку «Библиотеки для чтения», которая печатала самый что ни на есть «антиземлевольский» роман «Некуда». Не понял Лескова даже А. М. Горький, написавший теплую и мудрую работу о «кудеснике русского слова»… Его не понимали – ну это бы ладно, с кем не бывает! Но, не понимая гения «русской человечкиной души», они (то есть, практически, все литераторы, и знатоки, и ценители русской литературы, и чиновники, и люди государственные), побаиваясь, а то и страшась его слова, ненавидели Лескова.

Например, крупнейший идеолог легального народничества Н. К. Михайловский (1842-1904) в связи с выходом в свет второго, посмертного собрания сочинения Лескова, вынес жесточайший приговор автору «Некуда», «Соборян», «Очарованного странника», «Левши»… назвал его писателем, «лишенным чувством меры», нанесшим «явный ущерб художественной правде» и не имеющим никакого права называться классиком русской литературы. А, например, М. А. Протопопов (1848-1915) вообще обезумел, назвав статью о Лескове «Больной талант»: то ли сам слегка приболел в те дни, то ли … нет, наверняка, он был здоров, как овцебык, и назвал он так свою работу, датируемую 1891 годом, с умыслом.

Кто такой, в самом деле, этот Протопопов для русской литературы? Никто. И, как критически мыслящий человек и уже потому не глупый, он прекрасно знал себе цену и мириться с этим, как любой, не очень даровитый, но тщеславный человек, не хотел. Подобное часто случается с подобными  людьми. Писательски, то есть первозданно, чувствовать мир не могу, так хоть покритикую тех, кто может мыслить и писать, и чем жестче, чем нахальнее, а то и безумнее будет моя критика, чем значительнее будет предмет критики, тем значительнее буду я, критик. Надо же придумать такое заглавие для статьи о Лескове! Надо же быть таким бесчувственным и самоуверенным!

Надо же … и пожалеть Протопопова, как сделал мудрый Лесков в своем письме к слабоумному критику, о котором теперь вспоминают лишь шибко дотошные литературоведы и которому великий писатель такие слова писал: «Критике вашей недостает и с т о р и ч н о с т и . Говоря об авторе, вы забыли его время и то, что он есть дитя своего времени… Я бы, писавши о себе, назвал статью не больной талант, а трудный рост», и которого великий Лесков благодарил за общий тон статьи, хотя и решительно возражал против основных ее положений (Лесков Н. С. Собрание сочинений. М., 1957. Т. С. Т. 1, С.VIII).

Вот как случается в русской литературной жизни! Автор лучших в XIX веке произведений о «русской человечкиной душе» вроде бы как извиняется перед каким-то критиком, благодарит его за что-то, за «общий тон», вместо того, чтобы обозвать его каким-нибудь русским резким словом… Э-э, нет. Не таков был Лесков, всеми презираемый. Лишь в исключительных случаях он взрывался, проявлял несдержанность. Да и нельзя ему, изгою, было лезть на рожон: замяли бы совсем. Он это понимал. Не на луне жил. Он переживал. Обиду копил. Держал ее в себе. А она его изнутри томила. Болезнь ему готовила…

Трудный рост. Трудно росла, поднималась до уровня Лескова сама русская земля, цены себе не знавшая и до сих пор ее не познавшая.

Но оставим на время эмоции (на время, потому что нам, в отличие от писателей XIX – XX веков пока – пока! – вроде бы нет большой нужды сдерживать эмоции и по христиански подставлять направо-налево свои щеки, пока – пока? – не часто битые) и вспомним публицистические произведения, в которых Лесков отстаивал свою, очень схожую с конфуцианской, точку зрения на развитие Российской империи.

«Нужно пролить в массы свет разумения, нужно очистить их вкусы, нужно указать им другие наслаждения…» (Лесков Н. С. Честное слово. М., 1988. С. 33)

Так завершает очерк «Вопрос об искоренении пьянства в рабочем классе» сторонник постепенного, не спешного, трудоемкого воспитания, улучшения, возвышения рабочего класса. Ни слова о революционных переворотах, о свержении существующего строя, о плохих правителях…

Но почему же этого человека не любило III Отделение?!

«… Нет людей, которые бы не стоили человеческого внимания» (Там же. С.51)

«Пишущий эти строки, конечно, далек от всякой мысли оправдывать известные наклонности чиновников, еще далее от намерения безусловно защищать их нравы; но он не может разделять мнения о необходимости бесконечного преследования их, без предоставления им способов повести новую жизнь…» (Там же. С.51)

«Когда честный труженик получает за труды свои должное воздание, за небольшие труды – немного, как и следует, а за большие – много и вполне по заслугам, тогда  н е т  для него счастия: тогда только оценены его заслуги и труды; тогда он получает, так или иначе, только надлежащую плату за них. Этого-то единственно, а ничего другого, т. е. не лишнего вознаграждения, не счастия, желает себе и другим человек, вполне развитый, сознающий свои права и обязанности, сознающий свое человеческое достоинство. При таком сознании невозможно желание большего, чего-либо иного, кроме правильного вознаграждения за свои труды. При таком сознании человек не просит для себя счастия, ни у бога, ни у людей. Он знает, что потому-то, между прочим, и велико число несчастливцев, что есть счастливцы, которые получают много, пользуются разными благами случайно, по воле судьбы, счастья, а не всегда за труды, не по заслугам и достоинствам…» (Там же. С. 74-75). И далее в этой же статье «С Новым годом!», вышедшей в «Северной пчеле» 31 декабря 1861 года:

«Мы знаем, конечно, что в мире большой недостаток, недочет в общем благосостоянии, но ведь это не без причин, как не без причин и то, что есть счастливцы… Устраните эти причины, и вы устраните пролетариат, пауперизм и вообще всякого рода общественное зло…» (Там же. С.77).

И опять ни слова о том, что честным труженик может стать только в результате переворота, революционного взрыва.

 

Самые революционные 150 лет

 

Неполные полтора века (1775-1918 гг.) были в истории Земного шара, пожалуй, самыми революционными. К тому времени, когда жили и творили Лесков и Ницше, социальные ураганы пронеслись над Америкой и Старым Светом, Индостаном, Китаем и Японией… Казалось бы, мудрые люди, анализируя эти бурные события, а также аналогичные события предшествующих веков, должны были более или менее четко познать основные причины революций и выработать некие способы и средства сдерживания мощных ударов, объективных по внутренней сути, неизбежных и уже поэтому требующих пристального внимания теоретиков и практиков государственного строительства. Да, такие рассуждения могут привести нас в болото идеалистов-утопистов. Да, человек, толпа, общество гораздо сложнее, чем хотелось бы тем, кто стремится ими управлять, непредсказуемы, не подвластны регламентации, строго математическому расчету, прогнозированию.

Столько веков и тысячелетий копило человечество опыт, столько умных правителей и мыслителей ломали головы над одной из самых важнейших проблем жития, над тем, как упорядочить жизнь человека, общества, государства, сделать граждан счастливыми, общества – мобильными в средствах и способах самовыражения, - государства – прочными в пространственно-временном поле! Столько было предложено теорий и схем государственного строительства со времен Аменемхета I, египетского фараона (2000-1970 гг. до н.э.), сторонника сильного централизованного государства, автора «Поучений», адресованных его сыну Сенусерту. Какой богатейший материал мог бы быть в руках теоретиков и практиков! К сожалению, мыслители XIX в. не владели в полном объеме государственной историей Земного шара, теорией государства. В Западной Европе и в других регионах планеты еще неизвестны были в полном объеме труды того же Аменемхета, а также Махабхарата, Артхашастра, работы основоположников фа цзя, «школы законников», Конфуция – яростного противника этой школы, и так далее, и так далее. С другой стороны, у того же Ницше, как и у других европейских ученых, были прекрасные возможности изучить эту проблематику по истории Древней Греции, Древнего Рима… Почему мыслителям XIX века показалось, что они знают и могут больше, чем Платон, Аристотель, чем сам опыт предшествующих поколений? Почему они бросились создавать новые теории, новые утопии от анархистской до коммунистической? Неужели им казалось, что они действительно создают нечто вечное, нечто более значительное, чем было сделано до них? Да, им так казалось! Они были уверены в этом. Бурное развитие промышленности, достижения в науке и технике были, видимо, основной предпосылкой поражающей воображение спеси практически всех мыслителей Девятнадцатого века, упустивших в своих размышлениях многое.

Они упустили из вида человека, общество, государство в своем динамичном развитии от одного состояния к другому, третьему, четвертому… Мы постараемся объяснить свою мысль самым примитивным образом. Начнем с вопроса, почему человек революционен по сути? Ответ прост: потому что жизнь периодически ставит его в злобно-недовольную ситуацию, выбраться из которой ему мешают другие люди, довольные этой же ситуацией и готовые драться за сохранения этой ситуации насмерть. Чтобы проиллюстрировать этот ответ, представим себе такую историю.

На необитаемом острове

 

На необитаемом острове высадились сто пар счастливых молодоженов в возрасте от 18 до 22 лет. На острове жизнь поставила их, очень разных, в одинаковые условия, то есть, говоря языком легкоатлетов, на стартовую линию, и сказала: «Бегите, ребятки! Кто сколько пробежит, тот того и достоин, тот и получит достойное вознаграждение!».

Через двадцать лет жизнь, главный судия, подводит итог интересного пробега: кто-то из бегущих занял первое место, кто-то – второе, пятое, тридцать восьмое, семьдесят шестое, сотое. Одна из пар заработала, скажем, 10 млн. долларов. Другая – 9 млн. долларов, третья – 7… последняя пара заработала и получила, согласно условиям пробега, скажем, 10 тысяч долларов. Разницу чувствуете?!

Но жизнь продолжается, то есть ставит перед нашими островитянами куда более сложную, уже не арифметическую, но алгебраическую задачу: как распорядиться деньгами, как жить дальше?

Нормальные люди (а мы имеем в виду только таких) деньги пустят в дело: на образование детей, на хорошую их женитьбу, на достойное обустройство жизни детей и своей жизни, пустят они деньги в оборот… Конечно же, найдутся и такие, которые промотают все – ну это их личное дело. Мы же говорим о серьезных людях, о серьезном новом этапе жизни островитян, на котором происходит социальное расслоение некогда «равной сотни пар».

Что говорили об этом этапе всякие утописты, особенно, марксисты, или, как их величал Н. С. Лесков, «красные дурачки»? Они убеждали (в основном самих себя) слабохарактерных в том, что второго этапа в жизни так называемого коммунистического общества не будет, быть не должно! Возможно ли это? По-человечески ли это? Согласится ли кто-нибудь из наших островитян начать второй этап гонки, вновь заняв равное для всех место на линии старта? А вы согласитесь? А кто же в таком случае согласится?

Чудаки эти Маркс и Энгельс и все, кто поверил в их чуждую человеку, обществу, государству идею! Чудаки.

Люди XX века, россияне, хорошо знают, как бегали наши сограждане на первом этапе, на втором, третьем… как добрались они до четвертого этапа (чуть подробнее об этом читайте в главе «Лесков, Ницше и религия»), начавшегося в 80-х годах, когда всеми без исключения бегунами была построена «Материально-техническая база», то есть, грубо говоря, испечен пирог, который нужно было кому-то срочно поедать, чтобы он не испортился. Поедаем. Пока еще не съели (сегодня 05.02.2003). Пока еще не придумали новую государственную идею (о ней тоже чуть позже), способную, если не выстроить большинство граждан в стартовую линейку, то уж хотя бы разрядить напряжение между двумя пластинами общественного конденсатора: между богатыми, родом из 1917 года, и бедными…

Да, эта схема слишком примитивна, но она постоянно действует в жизни людей, и ее-то забыли почти все главные действующие лица, то есть главные герои революций XIX века. Многим из них почему-то показалось, что революции должны и могут не только изменить мир, но и навсегда упорядочить его, облагородить человека, общество, государство, то есть качественно переделать их.

Эти славные герои не понимали, что любая революция всего лишь высаживает победителей на наш остров, что другого пути у победителей нет. У побежденных, кстати, есть несколько путей: либо гибель, либо бегство, либо «перекрашивание», перевоплощение, перерождение (такое случалось постоянно в истории революций, в том числе и в истории ВОСР, о последствиях которой говорили задолго до нее и Ницше, и Лесков).

Мы не считаем себя, упаси Боже! умнее героев революций 1775-1918 гг., а тем паче теоретиков всевозможных политических и антиполитических учений, и, более того, мы почему-то уверены в том, что «островная история» им была известна. Но, если это так, то мы вправе задать им и себе вопрос: а зачем же в таком случае они устраивали революции, писали всякую галиматью о человеке, обществе, государстве, о великой пользе насильственных переворотов, о каких-то утопических социализмах и даже коммунизмах? Ответить на эти вопросы можно очень жестко: они делали все это из неудовлетворенного тщеславия, надеясь победить, занять в самом начале «пробега» по нашему острову, по стадиону жизни, прочные лидирующие позиции со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Так нельзя говорить об уважаемых людях? Согласны. Но другого ответа найти мы не можем. Либо они не знали о существовании нашего острова (то есть о «человеческом, слишком человеческом», о «человечкиной душе»), либо, зная, изощренно лукавили.

 

Идеальные нити – неидеальный ковер

 

Жизнь соткана из идеальных нитей, но в жизни идеального нет, в чем легко убедиться, вычленив из этого объемного, постоянно развивающегося в пространстве и во времени ковра жизни любой из его фрагментов и беспристрастно его исследовав.

Не идеален атом и даже мечущийся по странным законам электрон. Не идеален человек и даже мечущаяся по странным, тоже пока не познанным желаниям душа.

Идеальными могут быть только схемы жизни разных дурачков (белых, красных, зеленых и т.д.), во множестве своем искренних.

Почему так получается, почему так устроена жизнь, сплетенная из идеальных замыслов, надежд, мечтаний и не идеальная совсем? Почему? Кто повинен в этом, в чем кроется первопричина этого? Видимо, в том, что нити идеального, первозданного, несут в себе разные, в том числе и противоположные и противоборствующие качества. Например, построенные на старте члены нашей сотни пар вроде бы имеют равные друг перед другом условия и возможности победить, но в силу известных причин они не способны прийти к промежуточному финишу (а все финиши в жизни людей промежуточны) столь же ровной «стартовой» линией, а значит, уже в этой неспособности кроется причина разидеализации любой, даже самой мудрой теории жизни человека, общества, государства.

 

Фа цзя,  Конфуций и человеческие желания

 

Думается, что и эта мысль была известная теоретикам и практикам, героям обозначенного нами временного интервала. В конце концов, идеи легизма, то есть идеи школы фа цзя, провозглашавшие равенство всех перед законом (закон един для всех) и уже этим признающие саму возможность равенства для всех, и идеи конфуцианства, основанные на неравенстве людей и на уверенности Конфуция в том, что сложнейшую пирамиду государства можно содержать в полном порядке с помощью моральных норм, воспитания и образования граждан, в XIX веке были известны многим революционно настроенным, не сдержанным людям, героям и антигероям.

Им также было известно, что Конфуцию и многочисленным его ученикам не удалось на деле продемонстрировать «всесильность» идей Учителя, идеальных, надо сказать. И сторонникам другой идеальной идеи – фа цзя – не удалось это сделать. Почему же? Потому что и ту, и другую идеальную идею постоянно разрушали такие идеальные люди, как наши островитяне, мечущиеся по этапам жизни, личной, общественной и государственной, и мечтающие жить по-человечески, то есть по своим желаниям.

Человеческие желания! Камень преткновения всех теорий, всех великих государственников. Ни одному из политических и государственных деятелей планеты людей не удалось победить полностью и окончательно человеческие желания, то есть «человеческое, слишком человеческое», «человечкину душу». Ни одному. Даже самым удачливым из них. Даже Саргону Аккадскому и Приаму и его победителям, даже Ашоке и Периклу, Аттиле и Цезарю, Августу и Карлу Великому, Тимуру и Бабуру, Аурангзебу и Петру Великому, даже Чингисхану … - никому. Даже тем, кто, казалось бы, сделал в жизни все, что хотел. Человеческие желания, эти туго сплетенные змеевидные, очень ядовитые нити, сгубили все, созданное тем же Александром Македонянином, Юстинианом, Чингисханом… сразу же после их смерти, либо чуть позже, либо еще при их жизни.

Человеческие желания – мощная завеса на путях к цели для теоретиков и желанный, любимый предмет исследования для мыслителей и писателей. Эти, последние, в своих изысканиях иной раз восходили на величайшие вершины познания человека, общества, государства, но, к сожалению, в XIX в., таких восхождений было не много. И виною тому, по нашему мнению, являются революции, не только породившие во множестве героев и антигероев истории, но и дифференцировавшие мыслительный процесс, процесс творчества, заковавшие его в партийные кандалы. Взгляд у всех героев и антигероев того столетия был слишком уж целевой, узконаправленный на победу. А победа не любит инакомыслящих, потому что она прекрасно понимает свою «промежуточность», невечность. Она-то понимает. И делает все, чтобы победители об этом не догадывались. Еще хуже дело обстоит с поражением. Оно мечтает победить любой ценой, и, естественно, оно терпит только тех, кто по ее мнению, ведет его, поражение, к победе.

Именно поэтому не у дел остались такие осмыслители темы «Человек. Общество. Государство», как Гельвеций (его работу «Об уме» знают в настоящее время далеко не все студенты и выпускники гуманитарных ВУЗов),  как Лесков, надолго отправленный в изгои, Ницше, записанный чуть ли в духовные праотцы фашизма.

Человеческие желания.

Лесков и Ницше являлись противниками насильственных переворотов, и эта позиция не устраивала никого. Обидно, однако. Вот несколько выдержек из статьи «С Новым годом!»

«Да и смешно было бы требовать не только создания, в самое короткое время, общественного благосостояния, но и мгновенного, быстрого устранения условий и обстоятельств, противодействующих жизни правильной и счастливой. Хорошо уже то, что возможно и даже необходимо устранения таких условий и обстоятельств. Остальное – дело времени, а также трудов, заслуг. Кроме даровых сил природы, Провидение ничего не дает даром и случайно: оно бесконечно правдиво, и потому все то, что есть у нас действительно хорошего, полезного, благотворного и прочного, то  п р и о б р е т е н о  или нами самими, или нашими отцами, и приобретено  з а к о н н ы м  образом, честными и полезными трудами, действительными заслугами.

Но люди возразят нам на это: даже великие умы, гениальные государственные люди, испокон века, целые тысячелетия, хлопочут об общем благосостоянии, ежедневно создают для этой цели новые теории, придумывают меры, иногда даже жертвуют собой для достижения общего благосостояния, а оно не только не осуществилось, но даже и не составляет еще предмета общего, единодушного желания.

Правда, оно не осуществилось, но зато осуществляется. Взгляните на мир –  м и р  и д е т  в п е р е д; взгляните на нашу Русь -  и  н а ш а  Р у с ь  и д е т  в п е р е д « (Лесков Н. С. Честное слово. М., 1988. С. 77 – 78).

«Не приходите в отчаянье от тех сил и бедствий, которые еще преследуют человечество даже в самых передовых странах мира; не пугайтесь, что еще далеко не одни нравственные законы правят миром и что произвол и насилие  н е р е д к о  и  в о  м н о г о м  преобладают в нем:  н е р е д к о  и  в о  м н о г о м ,  и  н е  в с е г д а  и  н е  в о  в с е м . Всмотритесь в то, что совершается перед вами, и вы увидите, что между злом и добром, между ложью и правдой, между произволом и правом идет не только ежедневная, но и ежемгновенная борьба, и теперь не то, что было прежде: теперь дело правды, истины, добра и правды чаще прежнего берет верх и одерживает блестящие победы над произволом, над ложью и неправдой. Вникните в эту борьбу, и вы убедитесь, что она необходима, и благотворна, и рано или поздно кончится решительным торжеством нравственных,  б л а г и х  начал. В этой-то борьбе и вырабатываются и крепнут лучшие начала; в этой-то борьбе и слабеют ежедневно и уничтожаются ежеминутно начала, враждебные добру и правде. Эта-то борьба и есть лучшее доказательство, что мир человечества не неподвижен, что он не гибнет и не дряхлеет, а, напротив, крепнет и растет как духом, так и телом, что он  и д е т  в п е р е д  и  п о й д е т  в п е р е д!» (Лесков Н. С. Честное слово. М., 1988. С. 78 – 79).

«Когда же и на сколько мы достигнем такого благосостояния и такой жизни, т.е. жизни полной и счастливой, богатой разумом и любовью, единственно достойной человека? Или никогда, или не скоро, или скоро. Это в нашей воле. Чем более мы будем учиться и размышлять, как вслух, так и про себя, тем скорее и лучше уразумеем мы условия нашего благосостояния и пути к жизни полной и разумной; чем более будем мы трудиться, тем скорее приобретем средства к такой жизни…(Там же. С.82).

Язвительный читатель уже понял, что Лесков в этой статье также утопичен, как и творцы коммунистических учений. «Терпенье и труд все перетрут» – вот его кредо. Но эта утопическая статья вовсе не является научной разработкой, версией, а то и теорией жития российского человечества, а то и программным документом создаваемой писателем в глубоком подполье партии. Это – всего лишь новогоднее пожелание, успокоительное, оптимистическое. Это – подсказка мудрого человека для сограждан, своего рода добровольный путеводитель: хотите следуйте моему совету, хотите нет, хотите просто трудитесь и детей рожайте, хотите устраивайте революции, надеясь на случай, на удачу, на победу.

«Живя такою жизнью, мы не только не промотаем отцовского наследства, но оставим многое для своих наследников и лучше обеспечим участь их, нежели отцы и деды наши обеспечивали нас своим счастием. Во всяком случае, чем труднее будет нам, тем легче другим, а в том числе и детям нашим» (Там же. С. 82).

Заметьте, Лесков обращается здесь к семьянину, а не к тем, у кого руки чешутся, тянутся к флагам и ружьям, кто призывает на борьбу обывателя. Писатель именно о нем, обывателе, и печется, уговаривая его не лезть в пекло социальных бурь.

Как же относится к аналогичной проблеме немецкий философ?

«Человеческое, слишком человеческое». 450.

Новое и старое понятие правительства. Разделять правительство и народ так, как будто в их лице борются и приходят к соглашению две отдельные сферы сил, более сильная и высокая и более слабая и низкая, есть остаток унаследованного политического сознания, которое еще и теперь точно соответствует исторически установившемуся соотношению в большинстве государств. Если, например, Бисмарк называет конституционную форму правления компромиссом между правительством и народом, то он руководится принципом, разумность которого обусловлена исторически (и тем же, впрочем, обусловлен и придаток неразумия, без которого ничто человеческое не может существовать). В противоположность этому теперь следует научиться – согласно принципу, который возник только из головы и уже должен делать историю, - что правительство есть не что иное, как орган народа, а не какой-либо опекающий и почитаемый «верх» в отношении к воспитанному в скромности «низу». Прежде чем принять это доселе неисторическое и произвольное, хотя и более логическое, понятие правительства, следует учесть его последствия: ибо отношение между народом и правительством есть самый могущественный прототип, по образцу которого непроизвольно строится отношение между учителем и школьником, хозяином дома и слугами, отцом и семьей, военачальником и солдатом, мастером и учеником. Все эти отношения, под влиянием господствующей конституционной формы правления, теперь немного перестраиваются: они становятся компромиссами. Но как они должны преобразиться и переместиться, изменить название и сущность, если головами всюду овладеет указанное самоновейшее понятие! – на это, впрочем, понадобится, быть может, еще целое столетие. Притом более всего желательны осторожность и медленное развитие» (Ницше Ф. Сочинения в двух томах. Том 1. М., 1990. С. 435).

«…Не насильственные новые распределения необходимы, а постепенные пересоздания образа мыслей; справедливость должна стать во всех большей, инстинкт насилия должен всюду слабеть» (Там же. С. 436).

Подобных отрывков, обосновывающих наше утверждение о том, что и Лесков, и Ницше являлись сторонниками постепенных государственных реформ, «постепенного пересоздания образа мыслей», очень много в разных сочинениях философа и прозаика. Мы надеемся, что читатель либо поверит нам на слово, либо вспомнит или прочтет заново и того, и другого и убедится в нашей правоте.

 

Отношение Лескова и Ницше к социализму

Ницше. «Человеческое, слишком человеческое». 437.

Социализм в отношении его средств. Социализм есть фантастический младший брат почти отжившего деспотизма, которому он хочет наследовать; его стремления, следовательно, в глубочайшем смысле слова реакционны. Ибо он жаждет такой полноты государственной власти, какою обладал только самый крайний деспотизм, и он даже превосходит все прошлое тем, что стремится к формальному уничтожению личности; последняя представляется ему неправомерной роскошью природы, и он хочет реформировать ее, превратив ее в целесообразный орган коллектива. В силу своего родства он всегда появляется поблизости всякой чрезмерно развитой власти, как старый типичный социалист Платон – при дворе сицилийского тирана; он приветствует цезаристское могущественное государство века (а при случае и содействует ему), потому что, как сказано, он хочет стать его наследником. Но даже это наследство было бы недостаточно для его целей, он нуждается в такой верноподданнической покорности всех граждан абсолютному государству, какая еще не существовала доселе; и так как он уже не может рассчитывать на старое религиозное благоговение перед государством, а, напротив, непроизвольно должен содействовать его устранению – потому что он стремится к устранению всех существующих государств, - то ему остается надеяться лишь на краткое и случайное существование с помощью самого крайнего терроризма. Поэтому он втайне подготовляется к террористической власти и вбивает в голову полуобразованных масс, как гвоздь, слово «справедливость», чтобы совершенно лишить их разума (после того, как этот разум уже сильно пострадал от полуобразованности) и внушить им добрую совесть для той злой игры, которую они должны разыграть. – Социализм может послужить к тому, чтобы особенно грубо и внушительно убедить в опасности всякого накопления государственной власти и в этом смысле внушить вообще недоверие к государству. Когда его хриплый голос присоединяется к боевому кличу «как можно больше государства», то сначала этот клич становится шумнее, чем когда-либо; но скоро с тем большей силой доносится и противоположный клич: «как можно меньше государства!» (Там же. С. 446 – 447).

Лесков в романе «Некуда» и даже в самом названии романа, дал убийственную художественную характеристику социализму (хотя задача мастера была куда более локальна), простить которую люди, а особенно самые активные из них, никогда не смогут. А так как охотно верящих да и активных сторонников социализма в Российской империи было и всегда будет много, то можно лишь пожалеть гения «русской человечкиной души» и всех, кому близко его творчество.

Лесков не стремился к построению строгих, фундаментальных зданий государственного устройства и не критиковал с научной точки зрения ни социалистическое учение и его творцов, никакие другие учения. Он критиковал их с точки зрения художника, изнутри познавшего жизнь и «человечкину душу», имевшего близкий к абсолютному «человечкин слух», точно угадывавшего то, что подойдет человеку и что его натура не воспримет ни за какие коврижки.

Разве могли герои произведений Лескова стать, например, «настоящими коммунистами», «двадцатипятитысячниками», героями советских пятилеток, верными и вечными строителями коммунизма? Могли, конечно. Если бы жизнь заставила. Но добровольно, по собственному желанию – вряд ли.

Герои Лескова, вероятнее всего, оказались бы в «Белом движении», либо повторили бы путь Григория Мелехова или каких-нибудь красных командиров, павших в 1937 году, или странствующих по бедности эмигрантов (впрочем, бедствовали за границей далеко не все)…Лесков писал людей слишком обыкновенных, не твердолобых, чтобы они могли поверить, не притворившись, и притвориться, не поверив, каким, собственно говоря, он и сам был, не притворенным, не притворившимся и не способным притворяться, за что и страдал, а, страдая, порою дерзил, когда не выдерживали тормоза душевные.

Только в несдержанном состоянии такой с виду степенный и рассудительный, не любивший драки и перевороты человек мог написать в «Леди Макбет Мценского уезда» о Сонетке и Фионе: «…Такие женщины очень высоко ценятся в разбойничьих шайках, арестантских партиях и петербургских социально-демократических коммунах» (Лесков Н. С. Собрание сочинений. В одиннадцати томах. Государственное издательство Художественной литературы. М., 1956 – 1958. Т.1. С. 134).

Каково было читать подобное о себе членам этих коммун, прочим социал-демократам и тем, кто симпатизировал им на всякий случай?!

 

Промежуточные выводы

 

Не имея желания убивать нашего читателя цитатным бомбированием (лучше сказать, зомбированием), мы на основе уже сказанного осмелимся сделать следующие выводы:

1) Лесков и Ницше являлись противниками революций и переворотов, считали, что улучшать государственное устройство нужно а) постепенно, б) законными средствами и гуманными способами, в) комплексно, то есть одновременно улучшать и человека, и общество, и государство.

2) Оба они догадывались о сложности этого пути, о его «маловероятности», но это не поколебало их веры в реформы.

3) Немецкий философ и русский прозаик в одинаковой степени не понимали, не воспринимали социалистическую идею. Каждый из них по-своему выступал против этого учения.

Еще в 1988 году Л. А. Аннинский писал в статье «Почва правды»: «Драма Лескова-публициста состоит в том, что «жизнь, так сказать», не подтвердила его воззрений на развитие России…»

Точно такие же слова можно сказать и о Ницше: его антисоциалистические мысли не нашли отклик в душах тех же российских революционеров.

Невнимательный читатель может и впрямь поверить этому приговору, но, надо помнить, что и Лесков, и Ницше были не вождями народных масс или революционно настроенных несдержанных групп людей, призывавших толпы идти туда-то или куда-то, а были они мыслителями, предупреждавшими сограждан по Земному шару о грозящей им опасности. Опасность была. К немецкому философу и к русскому прозаику не прислушались, избунтовались, извоевались, наработались на войну, а не на себя!, потеряли (Россия, Германия, другие страны Европы) «демографический темп», особенно Россия, то есть, грубо говоря вкус к жизни потеряли они, истрепались, устали. И … территорию, которая была ядром, опорой, центром государственного, экономического, культурного и военного развития Московской империи, то есть так называемое Золотое Кольцо, где совсем недавно было густо рассыпано «золото русской пробы», то есть русскоязычное население, также опорное в Империи, стали населять инородцы, а это, в свою очередь, означает, что в XX веке в России, увлекшейся социалистической идеологией (даже не идеей, а идеологией!), проиграл народ – русский народ, народ-основатель Империи, народ, построивший в этой державе при активном содействии украинцев, белорусов, евреев, татар практически, все, чем в 2003 году, когда пишутся эти строки, богата страна, народ, в который по-писательски был влюблен Лесков, народ, который не прислушался к своему гению, увлекся опасными измами и поставил себя на край пропасти.

С немецким народом, к которому в первую очередь обращался Ницше, дело обстоит не намного лучше. Но это тема другой работы.